Пропажа государственной важности [litres] - Алекс Монт

завел речь про столяра, и, вытирая со лба испарину, соображал, как ловчее объяснить свое нахождение в кухмистерской. Придумав причину похода в заведение, он разом повеселел и вышел в гостиную. Привыкшая не задавать лишних вопросов супруга оторвалась от шитья и вопросительно посмотрела на Кондратия Матвеевича.

— Я отобедал с товарищем, так что не тревожься, сыт. Разве что чаю выпью, когда вернусь.

— Опять уходишь, Кондраша? — не удержалась на этот раз от вопроса женщина.

— Представляешь, позабыл японский словарь в Департаменте, а без него я как без рук. Работу срочную не доделать.

— Не бережешь ты себя, Кондраша. Вон, как лицо покраснело! Сгубит тебя эта служба, да и ведь поздно уже! — в сердцах посетовала она.

— Дай срок, Веруша, дай срок! Вскорости богатой заживем жизнью, не чета нашей нонешней, но для этого порадеть надобно, — он чмокнул жену и исчез со свертком в руке. Палицын решил съездить на Васильевский остров и, не откладывая в долгий ящик, пристроить «Колокол» в надежные руки.

Казенная квартира в двухэтажном доме приходского училища при соборе Святого Андрея Первозванного, кою занимал преподававший в нем Закон Божий Нечаев, встретила его стойким запахом дегтя, исходившим от выставленных к дверям высоких яловых сапог.

— Сергей Геннадьевич занимается, обождите, — впустил его в квартиру юноша с бескровным напряженным лицом и засеменил в комнаты.

«Однако, — усмехнулся Палицын, — еще молоко на губах не обсохло, а мы уже Сергей Геннадьевич! И что это за юноша бледный мне дверь отворял? Квартирант его, что ли?»

— Кондратий Матвеевич? Не ожидал. Какими судьбами? — его раздумья прервал вышедший в переднюю Нечаев. Его черные огненные глаза опалили Палицына, заставив невольно поежиться, после чего заинтересованно остановились на свертке.

— Пришел к вам по весьма приватному делу, — поставив на пол ношу, он обвел взглядом скромное помещение, отметив, что бывшие на Нечаеве сапоги еще минуту назад принадлежали предполагаемому квартиранту.

— Прошу в кабинет, — все настойчивее сверлил он глазами завернутый в оберточную бумагу сверток.

— Вряд ли смогу быть вам полезен, — выслушав, с чем к нему пожаловал Палицын, сухо заявил учитель Закона Божия, проглядывая тонкие, печатаные на специальной бумаге, страницы «Колокола».

— Боитесь?

— Нет, я не трушу, — он презрительно скривил рот и отвернулся.

— Тогда, позвольте узнать истинную причину? — неожиданный и резкий его отказ путал карты Кондратию Матвеевичу.

— За год нахождения в Петербурге я не сделал порядочных знакомств для подобного предприятия, — с желчным сарказмом процедил Нечаев.

— Но вы же состоите вольнослушателем университета?! — удивился подобному ответу Палицын.

— И что из того? Хоть и состою, но должных знакомств таки не сделал, — злобная отчаянность промелькнула в его взгляде.

— Послушайте, Нечаев, только не горячитесь, а раскиньте хорошенько мозгами, — он взял успокоительный тон. — Доставленные в Россию из-за границы, кстати, с превеликими трудами и риском, апрельские номера «Колокола», послужат вам безусловным пропуском в антиправительственные студенческие кружки, коими наводнен университет, да и другие учебные заведения столицы.

— После неудачного покушения 4 апреля они разгромлены все до одного, — нервная судорога пробежала по его губам.

— Все, да не все. На их месте создались новые, только мы о них с вами ни сном, ни духом. Намекните, что лично знакомы с издателями газеты своим товарищам, коим доверяете. — На последней фразе лицо Нечаева преобразилось, глаза не метали молний, а желчно скептическое выражение сменилось пытливым любопытством. — Ежели вы возьметесь распространять газету за меня, я немедля извещу о том господина Герцена.

— Помнится, я запоем проглатывал его «Колокол», те старые номера, которые вы изволили мне давать почитать. Да и кое-что из «Полярной звезды» было весьма занимательно, — неожиданно признался Нечаев и показал рукой на кипу беспорядочно валявшихся на столе газет и журналов. Поверх них громоздились раскрытые книги из разных областей знания на русском и французском языках, которые он читал одновременно, перебегая от одной к другой.

— Стало быть, месье Герцен оказался вам полезен и, смею предположить, не одному вам. А посему, известие, что вы с ним знакомы, а возможно, дружны и с другими, живущими в Европе социалистами, с Бакуниным, например, послужит вашему авторитету, и убежден, откроет двери тайных студенческих обществ. — Видя, что Нечаев с интересом внимает ему, Кондратий Матвеевич воодушевился. — А, собственно, отчего бы вам, Сергей Геннадьевич с вашими познаниями, умом и талантом, — беззастенчиво льстил Палицын, — не организовать революционное общество под своим началом? И не какое-нибудь пропагандистско-образовательное, где одни баричи и салонные остряки лясы точат да отвлеченными умствованиями про революцию друг перед дружкой щеголяют, а, по-настоящему, радикальное, чтоб всем страшно стало, — он замолк, чтобы перевести дух и, посмотрев на Нечаева, испугался.

Его взор горел, нет, он полыхал неистовым испепеляющим огнем жгучей и какой-то восторженной ненависти. Казалось, он хотел взорвать и отправить в тартарары весь остальной мир. «Эх, как тебя разобрало!» — поразился эффекту собственных слов Палицын.

— Однако ж без денег революции не сделаешь, — он кинул печальный взгляд на аскетическую обстановку в комнате, — а у Герцена и его влиятельных друзей они есть, и в избытке, — убедительно говорил, о чем сам наверняка не ведал, Кондратий Матвеевич, со значением задрав кверху палец. — К тому же Александр Иванович состоит в переписке с виднейшими революционными деятелями русской эмиграции и остальной Европы. Дружба с ним — это ваш счастливый билет в революцию и залог будущей успешной работы, — его красноречие било через край в желании склонить к сотрудничеству Нечаева.

— Вы действительно полагаете, что господин Герцен может оказать мне поддержку?

— Всенепременнейше, дорогой Сергей Геннадьевич! Если он будет в вас заинтересован — всенепременнейше. А коли увидит в вашем лице продолжателя своего дела, сделает наследником, ей богу! Вам надобно ехать к нему! Сейчас, конечно, это вопрос будущего, но будущего весьма близкого, — голос Палицына достиг эпического звучания, он безотчетно верил, во что говорил.

— Хорошо, оставьте газеты. Может, мой земляк и товарищ, что впустил вас, соблаговолит мне помочь.

— Не сочтите за неучтивость, однако возьмите. Сам терпел нужду, а когда выгнали из университета за неблагонадежность, я вам как-то рассказывал, так бывало — и днями голодал, — безбожно врал, протягивая сотенную кредитку, Палицын. — Жалованья, небось, на дрова и свечи хватает, уроками частными перебиваетесь?

— Это казенная квартира, а дрова с освещением положены мне, так что лишних денег я не издерживаю, — с гордым возмущением возразил Нечаев, опустив подробности про уроки.

— Все равно, возьмите. Между нами, революционерами, не может быть счетов, — заметив, что тот колеблется, удвоил натиск Кондратий Матвеевич и положил купюру на стол.

Садясь в пролетку, он не обратил внимания на прохожего с любопытством взиравшего на него в свете фонаря. Это был покинувший Чарова и спешивший в аптеку Пеля тайный агент Шнырь. Обладая, сродни Чарову, фотографической памятью, он без